На озере Дальнем (Камчатка)

На Камчатке, у озера Дальнего, в нескольких километрах от берега Авачинской губы работала научно-исследовательская станция института рыбного хозяйства и океанографии, изучающая биологию красной рыбы— ценнейшей из породы лососевых. Если пройти от этого озера еще километров шесть, можно попасть в долину реки Паратунки, — в ту ее часть, где находятся горячие целебные ключи. Мы с моим спутником, корреспондентом газет Гайдукевичем, решили обойти эти места за один маршрут.

Нас высадили с катера в рыбацком поселке Старая Тарья. Поселок состоит из одной улицы, вытянутой вдоль подножия хребта, идущего от моря в глубь полуострова. За деревней начиналась низменность, по которой нам предстояло идти.

День был солнечный. Мы пересекли по тропинке поля картошки и овса и углубились в лес. Лес был особенный: только в окрестностях Авачинской губы такой и встречается. Он проходит по всем направлениям и напоминает парк. В парке растут громадные кривые березы с корой кремового цвета; это особый вид, так называемая береза Эрмана. Под деревьями трава в рост человека и цветы, да кое-где ярко-красные кусты рябины.

Свернув с дороги, идешь медленно. Траву приходится раздвигать руками, ноги все время путаются в ее корнях. Но зато попадаются заваленные желтым листом полянки, где такой буйной травы нет. Ни этих полянках мы нашли несколько крупных подосиновиков и белых грибов.

Местность была ровной и повышалась постепенно. Но вдруг мы увидали совсем иной ландшафт. Тут и там были разбросаны небольшие холмы с крутыми склонами, разделенные ложбинами и бесконечными воронками. Все эти элементы рельефа располагались в полном беспорядке, и тропинка вилась между деревьями то вверх, то вниз. Выходов коренных пород нигде видно не было, и я вначале приходил в недоумение. Наконец в одном месте мы видели овражек, промывший слой почвы, и под ним обнаружились валуны из самых различных пород. На валунах, окатанных, но неправильной формы, были заметны штрихи. Не было сомнения, что это ледниковый материал, и мы, следовательно, шли по древней морене. Вскоре начался спуск. Сквозь золотую листву впереди блеснуло спокойное озеро. Через несколько минут мы были уже у воды и попали на тропинку, которая шла вдоль самого берега.

— Это и есть озеро Дальнее, — сказал мой спутник. — На той стороне станция.

Я посмотрел на карту. Озеро было сильно вытянуто в длину, и речка из него текла не в море, откуда мы подошли, а в другую сторону — к долине Паратунки. Местность была исключительно красивой. К длинным сторонам озера вплотную подходили горы 700 метров высоты; они до самых вершин были одеты лесом. В сентябре можно было видеть на их склонах целый спектр красок. Внизу — ольховая зелень. Выше — золото увядающей березовой листвы с кроваво-красными пятнами зарослей иван-чая. Еще выше — серая дымка голых ветвей. На этом фоне были рассыпаны голубоватые пятна куртин кедрового стланика.

Мы шли у воды уже несколько минут, но не видели ее: мешала густая заросль ольхи. Вдруг я услышал сильный всплеск.

— Это рыба, — она сейчас мечет икру,—прошептал мне на ухо Гайдукевич.

Я положил рюкзак на тропинку и пролез через сучья к самой воде. Дно было щебнистое, мелкое и чистое-чистое. Я притаился, вгляделся — и ахнул от неожиданности. Мимо промчалось, с торчащими из воды плавниками, несколько ярко-красных рыб почти в метр длиною.

Вот они остановились и стали деловито ощупывать мордами дно. Вот подошло еще несколько; но я пошевелился, и рыбы отпрянули. Это первое впечатление надолго сохранилось в памяти и до сих пор не стерлось.

Окраску туловища этих рыб можно было сравнить с цветом ягод спелой рябины. Только головы и морды у них были темно-зеленые. Некоторые рыбы (я после узнал, что это самцы) плавают, всегда оскаля рот. На спине у них большой горб.

Мы шли по берегу три километра, и все время бесчисленные полчища красной рыбы сновали у самых кустов. Они, однако, стремглав убегали, едва лишь мы наклонялись над водой. Мы долго стояли с фотоаппаратами, стараясь сделать эффектные снимки, но ветерок поднял рябь на воде и мешал нам. От излучин реки шел ужасный запах. Волны прибили к берегу много дохлой, разлагающейся рыбы, и чайки выклевывали у нее глаза.

Но вот озеро кончилось. Горы свернули в сторону, и перед нами открылась поляна. По бревенчатому мостику мы перешли речку и увидели несколько стогов сена и два домика. Полюбоваться новым видом нам, однако, долго не пришлось, так как на нас с неистовым лаем накинулось несколько «камчадалок» — ездовых собак с мощное грудью и густой бурой шерстью.

«ПРОХОДНАЯ БУДКА»

— Идите спокойно — они не кусаются, — сказал мой спутник и смело двинулся вперед. И действительно, собаки расступились и лаяли вслед нам уже миролюбиво.

Из избы вышел пожилой загорелый человек в синей спецовке и подошел к нам.

— Здравствуйте, Евгений Михайлович. Вот привел вашего коллегу — ученого, — отрекомендовал меня Гайдукевич. — Принимайте.
— Крохин, — представился хозяин и крепко пожал мне руку.

Мы познакомились и вместе вошли в дом. Из пристройки дверь вела в прихожую. Направо была кухня с русской печью, прямо — небольшая комната с бревенчатыми стенами, вдоль которых от угла к углу тянулся узкий стол.

Я сразу понял, что это лаборатория. На столе стояли микроскоп и аналитические весы. Сбоку—штатив с бюреткой для титрования, наверху на полке—растворы. На первой стене, у двери, были прибиты держалки для химической посуды, и целый лес колбочек, лабораторных стаканов и воронок сушился на деревянных, торчащих вверх стержнях.

С большим интересом разглядывал я научное имущество, стараясь представить себе условия и возможности работы моих коллег. С потолка свешивается «газовая сеть» Нансена для лова планктона. Стоит шлюпочная вьюшка с медным блок-счетчиком, висит батометр, диск Секки. В запечатанных банках, под столом, видны многочисленные экземпляры рыб — в спирту или в формалине.

Одна из стен сверху донизу уставлена полками с книгами и научными журналами на русском и иностранных языках.

Соседняя жилая комната имела совсем другой вид. Здесь привлекли мое внимание темные пушистые шкуры двух медведей, и еще одна, которую я сначала принял за гигантскую чернобурую лису.

— Это росомаха, — пояснил хозяин.

В углу блестела вороненой сталью двустволка, рядом притаился скромный винчестер.

Открылась дверь, и вошла хозяйка — Фаина Владимировна Крогиус, жена Крохина и товарищ его по работе.

— У нас дополняющие друг друга специальности. Я — лимнолог, а Фаина Владимировна — ихтиолог, — сказал Крохин. — Пойдемте, пока не готов обед, я покажу вам все наше хозяйство. Все, что вы видите, кроме сруба, сделано нашими собственными руками. Мы здесь с тридцать шестого года. Всю войну жили вдвоем, только с прошлого года нам дали в помощь рабочего. Он живет вон в той избе. Если вы хотите сделать хороший кадр, надо немного подняться на этот склон. Идемте.

Мы пересекли реку по какому-то странному сооружению. Это был забор из мелкой проволочной сети, а над ним широкий деревянный помост. Последний был разделен на три «отсека» — длинных деревянных коридора глубиной около полуметра. На обоих концах их спускались и поднимались дверцы.

— Это наша «проходная будка». Здесь приходится сидеть ночами иногда подряд недели по две, когда красная идет в озеро или мальки сбрасываются в море. Вешаем на ветку фонарь и открываем дверцы с одной стороны. Когда рыба найдет, закрываем их и пересчитываем, сколько нашло! Потом открываем другие дверцы и выпускаем рыбу, даем ей идти дальше.

— Неужели каждую рыбу считаете?

— Да, сначала считали каждую, а теперь наловчились и просто на-глаз определяем: с точностью не меньше, чем до одного процента. Проверяли себя, конечно, много раз. Вот в этом году запустили в озеро шестьдесят тысяч штук красной.

ЕЗДОВЫЕ СОБАКИ. ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

Немного поодаль от «проходной будки» нас встретил неистовый лай. Здесь был летний собачий «курорт». Два десятка здоровенных ездовых псов сидели на длинных цепях на значительном расстоянии один от другого.

— Иначе только шерсть полетит! — пояснил Крохин.
— А как же те лайки, что бросились на нас у дома?
— Ха-ха!.. Так вы их испугались? Хангар — глухой и старый; он больше не работает, Ичу «приласкал» медведь. Она на один глаз совсем слепая, да и другим почти не видит, а те двое — щенки Дома нас ожидал изысканный обед. Особенно радовало обилие молочных продуктов, по которым мы так соскучились за экспедиционный период. Здесь была и окрошка с квасом и огурцами, и белые грибы в сметане, рыба и дичь.

В разговоре выяснилось, что у нас в Москве и в Ленинграде много общих знакомых. А когда я начал рассказывать о тем, как наши ученые работали во время войны и какие сейчас открылись перспективы для новых исследований, у хозяев разгорелись глаза.

— Решено, вы остаетесь у нас ночевать, а в Паратунку успеете сходить завтра. Вернетесь к обеду, и мы вас еще перевезем через озеро на лодке!

Моему спутнику по его корреспондентским делам необходимо было попасть в Паратунку сегодня же, и нам пришлось разделиться: слишком соблазнительно было провести вечер у гостеприимных коллег Я остался, и за разговорами время пролетело незаметно. Стемнело. На небе появилась луна. В ее прозрачном свете ландшафт казался совершенно волшебным. От озера поднялся туман и пополз в лес. Над лесом, купаясь в серебристом свете луны, высилась гора Колдун, а за нею выделялись дальние силуэты безыменных вершин. На траву садился иней, и все кругом начинало искриться и сверкать алмазами, как в сказке.

У реки на разные голоса выли собаки.

Я улегся в лаборатории на шкуре в собачьем «кукуле» и мгновенно заснул. Вдруг что-то заставило меня открыть глаза. Было уже почти светло. Весь домик дрожал, точно его трясла чья-то могучая рука. На стене звенела химическая посуда.

За дверью зашевелились, заговорили-

— Интересно, Зенкович проснулся? Всеволод Павлович, слышите?..
— Слышу, слышу. Землетрясение, что ли?
— Да. И здоровое!..

В этот момент затрясло особенно сильно. Зашевелилась висевшая «а стене одежда, а одна из колб упала на пол и рззлетелась на куски. Я выскочил из мешка.

— Всеволод Павлович, держите весы и микроскоп! — крикнул Крохин. Но вскоре все стихло. На часах было ровно шесть. Открылось запотевшее окно, и я выглянул наружу. Вдруг деревья качнулись, точно на них налетел шквал. Дом снова задрожал, но уже не так сильно.
— Опять? Нет. кажется, придется окончательно подниматься.
— Пора, пора! Мне уже давно нужно корову поить,— ответила Фаина Владимировна. И мы приступили к утренним делам.

Через полчаса, напившись парного молока, я уже шел лесом по неезженной тропе. Кругом все было бело от инея, и трава хрустела под ногой. Я шел и старался в уме систематизировать все услышанное и виденное вчера.

ЗАЧЕМ УМИРАЕТ РЫБА. ХИМИЧЕСКИЙ БАЛАНС ОЗЕРА

Больше всего поражал воображение могучий инстинкт жизни у рыб. Красная принадлежит к семейству лососевых. Лососевые большую часть жизни проводят в море, но нереститься поднимаются в верховья горных речек, а некоторые породы, как, например, красная, — а озера.

Войдя в реку в брачном периоде, рыба перестает питаться. Ее не могут теперь остановить ни водопады, ни быстрины. Она перепрыгивает через камни и не останавливается до тех пор, пока не попадет в то самое озеро, где когда-то родилась. Рыба идет такими густыми стаями, что средние выталкивают на берег крайних и их здесь подхватывают медведи. В это время происходит и промысел. В каждый невод попадает по нескольку тонн этой вкусной и замечательной рыбы.

За время пути по реке рыба совершенно перерождается. У самца вырастают горб и длинные зубы, которые уже не дают ему закрыть рот. В море у рыбы — красное мясо и серебристая кожа. В озере мясо у рыбы становится белым и бескровном, зато кожа приобретает удивительную окраску — зеленая голова и огненно-красное туловище.

В озере рыба выбирает места под берегом, где выходит грунтовые воды и где, даже в толще щебня и гальки, имеется постоянный приток кислорода. Здесь она роет ямки, откладывает и закапывает икру. После этого рыба уже не может попасть обратно в море. Ее жизненный цикл закончен. Она умирает, и десятки тысяч трупов усеивают в октябре поверхность озера. Далеко разносится тяжелый запах разлагающейся рыбы.

Меня больше всего удивляла бессмысленность этой смерти. Но, оказывается, в природе все «продумано» до мельчайших деталей и обусловлено железной необходимостью. Весной из икры выходят мальки и год, а иногда и два, живут в озере. Они питаются мельчайшими инфузориями и рачками (зоопланктоном), которые, в свою очередь, должны «пастись» на подводных полях микроскопических водорослей (фитопланктона). Водоросли создают свое тело из углекислоты, но для того чтобы они могли нормально развиваться, в воде должно присутствовать хотя бы ничтожное количество фосфора и азота. Эти два элемента и ограничивают развитие всей жизни озера. Можно сказать: сколько будет в воде фосфора и азота, столько в ней будет и жизни. Откуда же могут взяться эти элементы? С суши их попадает очень мало. А мальки, ежегодно уходя в море, уносит в своем теле запасы этих драгоценных элементов.

Тут-то и ключ к этой сложной истории. Взрослое поколение рыб, умирая, становится добычей бактерий, а азот и фосфор, содержащиеся в их тканях, переходят в раствор. Таким образом, умирающая рыба каждый год «удобряет» озеро, и молодь, хотя и косвенным образом, питается трупами своих родителей. Если бы взрослые, отметав икру, снова уходили в море, мальки не могли бы развиваться и погибли бы от голода.

Окрепнувшие и подросшие мальки уходят в море и плавают по всему Тихому океану, но через три-четыре года это поколение снова приближается к устьям рек и идет вверх, в то же самое озеро, чтобы воспроизвести потомство и — погибнуть.

ТАЙНА РЫБЬЕЙ ЖИЗНИ

Дальше раскрывается одна из самых непостижимых тайн жизни рыб. Оказывается, что в своем пути к тому именно озеру, где она родилась, красная никогда не ошибается. В четырех километрах от озера Дальнего расположено еще озеро Ближнее, которое тоже находится под наблюдением наших знакомых ученых.

Мальков несколько раз помечали особым образом; и оказалось, что ни один, родившийся в Дальнем, не пришел в Ближнее, и наоборот. Это тем более удивительно, что состав воды обоих озер совершенно одинаков. Такие опыты производились в других местах у нас и в Канаде. Там помечались рыбы сразу из множества рек и озер, от границы США до Аляски, и ни одна рыбка не перепутала «адреса».

Как может рыба в необъятных просторах Тихого океана, где под водой нет никаких ориентиров, подойти к своему родному берегу? Может быть, она чувствует течения и ничтожные различия в солености и температуре воды? Но каким образом она находит ту самую реку, откуда вышла? И уже совсем непонятно, как она запоминает или чувствует, где ей нужно свернуть из реки в ручей, чтобы попасть именно в Ближнее озеро, а не в Дальнее. Ведь ручьи, вытекающие из этих озер, впадают в Паратунку в двух километрах одно от другого.

— Не знаем. И не знаем даже, как эту задачу можно решить… Самые точные наши методы не могут открыть различий в составе воды этих озер и рек. «Запомнить» малек тоже ничего наверняка не может: ведь он и не догадывается, что пойдет обратно той же дорогой. Да и как запомнишь повороты, камни, коряги? — говорила, улыбаясь, Фаина Владимировна.— Пока бьемся над этой проблемой совершенно безрезультатно. Но это, в сущности, имеет лишь теоретический интерес. Нам поставлена другая задача изучить биологию красной, чтобы определить, сколько ее можно вылавливать, чтобы не подорвать запасов. Этот вопрос решается легче. Мы проследили с 1936 года жизнь уже пяти поколений. В этом году к нам вернулись питомцы, которые вывелись из икры зимой сорок первого…

И Фаина Владимировна начала подробно рассказывать, какой строгий учет количества рыбы им приходится вести.

Если рыбу вообще не ловить, это, оказывается, очень вредно отражается на ее потомстве. Массе мальков в озере не хватает пищи, и большая часть их погибает. С другой стороны, если будет выловлено слишком много рыбы, то мальки не смогут использовать все богатства озера. Есть какая-то золотая середина, которую и нужно определить. Для этого, кроме тщательных подсчетов рыбы, Крохины круглый год изучают в озере и количество планктона и условия внешней среды, от которой зависит жизнь мальков. Они определяют содержание в воде фосфора, азота, кислорода, ее температуру, прозрачность и т. д. Не оставляют без внимания и хищников, которые пожирают мальков или икру.

Вот сколько исключительного и самоотверженного труда нужно положить, чтобы ответить на один вопрос: сколько можно без вреда ловить рыбы? И ответ этот будет получен. Собственно, он получен уже и сейчас, но каждый лишний год работы уточняет цифру и освобождает ее от элементов случайности.

— Докторская диссертация у нас готова и отзывы уже получены. Вот скоро думаем ехать в Москву — защищать.

«В добрый час!» хотелось сказать мне этим неутомимым труженикам.

ПАРАТУНКА. ВУЛКАНИЧЕСКИЙ «СЕРВИС»

Незаметно я прошел около трех километров. Уже взошло солнце, и я остановился, восхищенный Деревья расступились, и над зубцами гор во всей его красе вырос Вилючинский вулкан. На первом плане горы были темно-зеленые, с просвечивающим по краям кружевом леса. Чем дальше, тем светлей становились они, создавая глубочайшую воздушную перспективу. Правильный конус вулкана сверху был покрыт снегом. Белая вершина, в отличие от остальных гор, была освещена солнцем и на фоне лиловых хребтов казалась оранжевой.

Полюбовавшись этой прекрасной картиной, я отправился дальше, продолжая вспоминать рассказы своих новых знакомых.

Нужно иметь большую решимость, чтобы поселиться здесь, среди леса. Своими руками сделаны скамьи и столы, построена «проходная будка». А сколько еще нужно успеть сделать! Запасти для собак на зиму несколько тони квашеной рыбы и юколы, разделать огород, собрать урожай, ухаживать за лошадью и коровой, заготовить дрова, охотиться, собирать ягоды и грибы. Да ведь еще нужно успевать читать литературу, обрабатывать записи, следить за тем, что делается на Большой земле, за жизнью, за политическими событиями, за биением сердца нашей родины — Москвы!

Незаметно дорога подошла к реке. Перед рекой было болото, и я зашлепал по ледяной воде. Вот деревянный мест из кривых березовых стволов. Река быстрая и довольно широкая. Дно у нее совершенно черно, все из вулканического песка.

С моста вид на Вилючик был великолепен. Солнце уже окрасило дальние хребты, и они стали еще рельефнее благодаря глубоким теням, создававшим кон-
трасты.

За мостом тропа раздвоилась. Я пошел напрямик, через широчайшую пойму, так как километрах в двух завидел поселок. Одолевая болото, я устал и насквозь промочил ноги.

Гайдукевич уже ждал меня и встретил у самого поселка.

— Немедленно хочу в ванну: я замерз! -— заявил я ему.
— Хорошо, но сначала я покажу вам несколько «кадров», — сказал он и повел меня в лощину, откуда вытекал ручей. Над руслом поднимались легкие облачка пара.

Девушка мыла в ручье посуду. У ее ног на берегу лежал целый ворох тарелок, ножей и вилок.

— Это из санатория, — объяснил Гайдукевич.

«Кадр» был и на самом деле живописен. Кроме переднего плана, в него входил склон оврага с белыми домиками и огородами и строящееся здание новой купальни. Сквозь облачко пара проглядывали лесистая пойма и горы.

Когда я уже взвел затвор аппарата, подошла женщина с ворохом белья — стирать. Ее сопровождали двое ребятишек.

Да, изумительный «сервис»: круглый год горячая вода и — совсем бесплатно. Сделав несколько снимков, я подошел к ручью, опустил в него руку и едва выдержал — так было горячо!..

Я невольно оглянулся на Вилючинский вулкан. До него было километров тридцать. Издалека же течет под землей горячая вода!

Здесь, на пространстве не свыше двухсот метров, было разбросано шесть или семь ключей. Ручьи горячей воды стекали на пойму и терялись в болоте. В руслах белели выцветы серы и — вот что удивительно! — цвели зеленые водоросли, которым ничуть не вредила высокая температура воды.

ГОРЯЧАЯ ВАННА. ОСТОРОЖНЕЕ С ПРОЦЕДУРАМИ. ФРУКТЫ И ОВОЩИ

Главные ключи втекали в обнесенный деревянным срубом бассейн площадью не более пятидесяти квадратных метров. На срубе стоял домик — раздевальня. Несмотря на ранний час, там уже было не сколько больных: ревматики из санатория, человек десять веселых пограничников и куча мальчишек. Женщины сидели у купальни на ступеньках, а мужчины плавали и даже ныряли.

Я разделся и, осторожно скользнув по срубу, оказался по пояс в горячей воде. Сначала дух захватило, но потом кожа быстро обтерпелась, и я, закрыв лицо руками, окунулся в воду с головой. Вода была прозрачна, а вкусом напоминала слабый раствор гипосульфита, знакомый мне по фотолаборатории. Я поплыл в другой конец, к самому источнику.

Здесь становилось все горячее; и я, наконец, не выдержал и вышел из бассейна в полной истоме. Через десять минут кожа у меня покраснела. Сев поодаль на солнышке и на ветерке, я смотрел на купающихся. Большинство сидело в воде уже давно. Казалось, что это привычный отдых жителей Паратунки. К моему ужасу, двое мальчишек привели с собой совсем крошечного ребенка — не старше года. Они раздели его и за ручки опустили в воду по шею. Маленький не испугался; и большие ребята, несмотря на мои протесты, долго таскали его по бассейну.

Гайдукевич повел меня завтракать в дом своего знакомого врача, и я приступил к расспросам.

— Да, наши сернистые воды не хуже мацестинских, но они не исследованы клинически. Мы только сейчас начинаем эту работу. Ревматизм излечивается радикально за десять ванн. Излечивается также большинство кожных болезней. Если бы такой источник был на материке!.. — Врач сокрушенно вздохнул.

Оказалось, что большинство паратунцев пользуется источником как баней и зимой и летом. Однако пользоваться этими природными ваннами следует с большой осторожностью. При неумеренном пользовании ими у неосторожных купальщиков расстраивается сердечная деятельность, вплоть до порока
сердца.

На меня купание подействовало так, что я с полчаса не мог встать с места.

Скоро надо было идти назад, а я лишь бегло посмотрел поселок. Все же Гайдукевич успел показать мне паратунскую гордость — колхозные огороды и
парники.

Действительно, нельзя было не изумиться. Здесь уже были убраны овощи. Высокие горы огурцов, капусты, моркови, помидоров. Все это ждало машин для отправки в Петропавловск. Особенно хорош был лук! По величине он не уступал туркменскому и был почти такой же сладкий. До войны в Паратунке был плодово-ягодный питомник. Плодоносили яблони, была масса чудесной смородины, крыжовника. Клубника была так велика, что только той ягоды входили в чайный стакан. Сейчас питомник начали восстанавливать.

Здания санатория и детского дома я увидел лишь издали. Мы прошли мимо пионерских лагерей, мимо двухэтажного здания школы-семилетки. Бросили последний взгляд на домики, широко раскинутые по лесистой речной террасе, и начали спускаться в пойму, где паслось колхозное стадо.

НЕМНОГО ГЕОЛОГИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ. ЗАБЛУДИЛИСЬ В ТРАВЕ. СКОРЕЙ НА КАТЕР

Гайдукевич повел меня по новой, сухой дороге. Болото осталось в стороне. Минут через пятнадцать на красивом пригорке я захотел отдохнуть. После купания кожа все еще горело и в теле сохранялось удивительно приятное чувство теплоты и свежести, но ноги отказывались идти.

Ландшафт для меня, новоиспеченного камчадала, был совершенно необычный. Широкая, идеально плоская равнина поймы, уставленная копнами сена, уходила к горизонту, сливаясь там с Авачинской губой. Над нею в дымке поднимался Быстринский хребет. В верхней своей части хребет был весь рассечен ледниковыми цирками и широкими ледниковыми долинами.

Я ясно представлял себе, как долинные ледники стекали когда-то с этих вершин в сплошное море льда, заполнившее Паратунскую долину. Да и терраса, на которой стоит село, — я успел это рассмотреть — была вся сложена из моренного и флювио-глациального материала. Горы над Паратункой тоже сохранили четкие ледниковые формы рельефа. Только на восток из этой замкнутой депрессии открывались, точно проливы, понижения между горами, где лежали озера Ближнее и Дальнее.

Вот тут-то я и понял, откуда взялась та моренная гряда, которую мы пересекали в начале маршрута. Значит, от ледника отходили две ветви, которые достигали губы по кратчайшему пути. Значит, до оледенения эти озера были просто бухтами, такими, как теперешняя Тарья и другие. До чего же это интересно!

Я достал записную книжку и принялся чертить схему. В глазах, как живые, стояли сверкающие льды, и я вспомнил ландшафты Шпицбергена и Новой Земли, где мне приходилось работать раньше. Да, значит те редкие пятна снежников, которые сейчас можно видеть на Быстринских «востряках» и на Паратунском хребте, всего лишь остатки былого мощного оледенения.

— Не пора ли нам идти дальше? Мы так опоздаем к катеру, — прервал Гайдукевич ход моих мыслей. — Теперь придется сокращать дорогу. Нехотя я встал и спрятал книжку.

Вскоре мы вошли в заросли шеломайника. Шеломайник — однолетнее травянистое растение с широкими листьями, с белыми цветами. За один месяц, в июне, он вырастает до трех и больше метров в высоту. Стебель шеломайника у корня достигает толщины в три сантиметра.

Тропа здесь разветвлялась на несколько меньших. Эти тропы потом снова сходились и снова расходились на новые тропы то вправо, то влево.

— Надо держаться ближе к реке, — несколько раз повторял мой товарищ.

Мы прошли так минут двадцать; но вдруг на одной из прогалин я заметил, что Вилючик оказался у нас уже по левую руку.

— Георгии Захарыч, да мы идем обратно!..
— Хм, чёрт, действительно какой-то крюк! Давайте напрямик выйдем на прежнюю тропу.

И мы пошли. В шеломайнике оказалась крапива. Потом пошло болото, где мы снова вымокли. Каждый стебель приходилось придавливать ногой или отводить руками. На лицо садилась паутина, и, несмотря на сентябрь, появилась масса гнуса.

— Георгий Захарыч, это не то направление. Вы берете много вправо!
— Вправо? Наоборот, нам надо еще правей!
— Да нет же!

Увидеть что-либо было невозможно. Стена шеломайника стояла выше роста человека с вытянутой вверх рукой.

Мы согласились, что совершили ошибку, свернув с дороги, но о том, как быть дальше, мнения разошлись. Эх, пропал обед у озера!

В конце концов мы пошли врозь. Я выбрался обратно на тропу, сделал большой крюк, но на мост пришел раньше Гайдукевича. Остальную часть пути мы сделали молча, быстрым, деловым шагом. Конечно, Крохин и Крогиус жалели, что обед остыл, но он был изумителен и холодным.

За все вознаградила нас поездка по озеру в лодке. Озеро было тихим, строгим, величественным. Провожал нас взглядом Колдун, да красная рыба плескалась пол кустами ольхи.

На той стороне мы пожали руки своим новым знакомым, записали адреса и долго еще, уже с лесистого склона, махали руками отходившей лодке…

В. ЗЕНКОВИЧ, доктор географических наук