Человечество
Ираклий Андроников – «детективы без преступлений»
На свете есть множество профессионалов, которые хорошо делают свое дело. Они творят, созидают, и плоды их трудов вызывают всеобщее восхищение. Гораздо меньше в мире людей, которые способны рассказать о своем деле так, чтобы заинтересовать окружающих. И уж совсем единицы – тех, кто умеет заворожить, заколдовать секретами профессии, заставить неотрывно следить за ремеслом, мыслями или историями мастера. Как раз из таких редких кудесников был Ираклий Луарсабович Андроников.
«Красноречивая наследственность»
По правде говоря, в подобной семье и должен был родиться этот человек. Отец – известный адвокат, прадед – один из основателей Бестужевских курсов, среди родных – философы, историки, журналисты, педагоги. Красноречие, дар увлечь и убедить у таких людей в крови. Неудивительно, что Ираклий пошел по их пути. В 1925 году он поступил одновременно на историко-филологический факультет Ленинградского университета и на словесное отделение Института истории искусств. Затем было сотрудничество в детских журналах «Чиж» и «Еж», и наконец, в 1934 году Андроников начал работать библиографом в Государственной публичной библиотеке. Впрочем, уже в студенческие годы он занимался изучением творчества Лермонтова и даже публиковал литературоведческие работы.
Постепенно начал вырабатываться особый взгляд Андроникова на историю литературы и способы раскрытия ее многочисленных загадок. Загадки эти были для него не предметом строгих академических трудов, а страстью, и никакие препятствия не могли отвратить его от разоблачения книжных тайн, затерянных в прошлом. Он не был ученым-домоседом, ученым-отшельником. Андроников представлял собой, по свидетельству Корнея Чуковского, «новый, небывалый тип литературоведа XX века: всегда на ходу, на бегу, вечно спешит… литературовед-скороход, путешественник, странник».
Его расследования дают нам возможность заглянуть в ушедший век, добавить человеческих черт русским литераторам, лучше понять то, чем они жили. Это удивительно: узнавать истории их жизни и понимать, что они не так далеко ушли от нас, чтобы вовсе раствориться в прошлом. Расследование происходит прямо на глазах читателя или зрителя, как бы превращая его в участника детективных ходов автора.
«Не могу ни произнесть, ни написать твое названье»
Однажды Андроников участвовал в составлении собрания сочинений Лермонтова и взялся выяснить, кому посвящены несколько стихотворений поэта, датированных 1831-1832 годами. В названиях стихов фигурировали инициалы Н.Ф. И., но это была вся информация, с которой пришлось начинать расследование. Настоящий детектив, не правда ли, – отыскать в ушедшем веке следы девушки, от которой осталось лишь эти три буквы и больше ничего?
Тут бы следствие могло и закончиться, если бы Андроникову не пришло в голову воспользоваться информацией из пьесы «Странный человек», которую Лермонтов написал как раз в начале 1830-х годов. В предисловии к пьесе поэт будто дает подсказку исследователю: «Я решился изложить… происшествие истинное… Лица, изображенные мною, все взяты с природы; и я желал бы, чтоб они были узнаны…» Так может быть, главная героиня пьесы Наталья Федоровна и загадочная Н.Ф. И. – одно лицо?
Да ведь так и оказалось! Длинная цепочка поисков привела Андроникова в дом внучки Натальи Федоровны Ивановой, несостоявшейся любви Лермонтова. Выяснилось, что загадочная Н.Ф.И. вышла замуж за разжалованного военного Обрескова и прожила с ним всю жизнь. Ее внуки знали о романе бабушки с поэтом, но никому не рассказывали о нем. На вопрос Андроникова, почему они молчали, внучка Ивановой ответила: «Чем нам гордиться? Тем, что бабушка… предпочла дедушку?»
Кроме портрета Натальи Ивановой в старинных альбомах, найденных у ее «родственников и знакомых», Андроников обнаружил еще несколько неизвестных стихотворений Лермонтова. Все они также посвящались Ивановой. Таким образом, расследование завершилось даже с большим успехом, чем вначале надеялся «детектив».
Тайны «портрета неизвестного»
Еще одна литературная загадка буквально упала Андроникову под ноги. Во время его визита в Пушкинский дом из папки, набитой разнообразными картинками, выпал портрет молодого военного. Стоило присмотреться, и «литературному детективу» стало ясно, что перед ним портрет Лермонтова, но… неизвестный. Никто не хотел верить, что на портрете действительно Лермонтов, поскольку он не слишком походил на прочие изображения поэта. Обыкновенный человек просто остался бы при своем мнении, но не таков был Андроников. Мало знать самому, нужно было еще убедить всех вокруг, что на картине изображен поэт, и, кстати, обнаружить саму картину.
И Андроников отправился в поисках портрета по квартирам старушек «из бывших», в мастерские художников, галереи. В это же время по фотографии он пытался установить если не сходство лица военного, то хотя бы соответствие его формы тому полку, где служил Лермонтов. Здесь его тоже поджидали трудности: серебряные эполеты, как на портрете, носили не только в Гродненском гусарском полку, красный кант на воротнике был в инженерных войсках, и шансы доказать, что художнику позировал именно Лермонтов, таяли день ото дня.
Портрет обнаружился в Литературном музее, его нашли в сарае, в старом шкафу, отреставрировали и поместили в каталог в разделе «недостоверных». Оказалось, что главное – не найти картину, а все же установить, что на ней изображен поэт.
Андроников мог бы еще долго искать доказательства, если бы не свел знакомство со знатоком военной истории, неким Яковом Давидовичем. Стоило предъявить ему портрет, как выяснилось, что кант на воротнике вовсе не красный, а малиновый, совпадение такого канта с серебряными эполетами могло быть только в Гродненском полку, и наконец, мундир на военном – кавалерийский, что окончательно говорит в пользу гродненских гусар. Итак, принадлежность офицера к полку сомнений не вызывала. Но кто этот офицер?
Найти, наконец, отгадку Андроникову помогли криминалисты. Они предложили сличить портрет с любым достоверным изображением Лермонтова. Если при совмещении совпадут две устойчивые точки лица – стало быть, совпадут и остальные. Идентификация прошла успешно, и профессор криминологии Потапов выдал литературоведу заключение, где сделал следующий вывод: «Доставленный тов. Андрониковым портрет масляными красками представляет собой один из портретов М.Ю. Лермонтова». Все средства были для Андроникова хороши, любые знакомства интересны и полезны, лишь бы удовлетворить неуемное любопытство, раскрыть еще одну тайну прошлого.
«Я хочу рассказать вам…»
Для того чтобы по-настоящему заразиться историями Андроникова, решительно недостаточно их прочесть. Нужно посмотреть хотя бы одну запись передачи с его устными рассказами – и вот тогда-то пристрастие к «детективам без преступления» вас точно не минует. Для первого выступления на телевидении Ираклий Луарсабович выбрал «Загадку Н.Ф. И.», которая в записи продлилась около 40 минут. Телевизионное руководство сомневалось, что удастся удержать внимание аудитории на такой срок, но оно ошиблось. Зрители замирали у экранов на все время передачи, и оторвать их от повествования было совершенно невозможно.
Впрочем, в передачах с его участием речь не всегда шла о литературных загадках. Иногда он вспоминал о знаменитых соотечественниках, с которыми ему довелось общаться. И вот тут всплывала еще одна уникальная способность Андроникова: повествуя о ком-то, он буквально преображался. Вот что об этом пишет Чуковский: «Андроников весь с головы до ног превращается в того, кого воссоздает перед нами. Сам он при этом исчезает весь без остатка».
Не менее интересно наблюдать, когда Андроников повествует о самом себе. Чего стоит, например, самый известный его рассказ «Первый раз на эстраде»! Речь в нем идет о дебюте автора в качестве лектора филармонии. Андроников должен был предварить концерт из произведений Танеева, поведав аудитории о биографии и творчестве музыканта. Эта простая задача была с блеском превращена в фарс, о чем неудавшийся лектор спустя много лет с огромным успехом повествовал перед зрителями.
И до сих пор любые рассказы Ираклия Андроникова звучат захватывающе, стоит только открыть книгу «Записок литературоведа» или включить запись телепередач с его участием.