Александр Бестужев – сердце декабриста

Прижатые к ущелью горцы спешились. «Глянь, — есаул Старосадов толкнул прапорщика, — сейчас молитву завоют». И действительно, предводитель черкесов — высокий худой старик в мохнатой папахе, перехваченной зеленой лентой, — обнажил кинжал и что-то гортанно прокричал своим товарищам. Те вторили ему, звеня клинками…

К горным вершинам устремился хор голосов — местами рваная, но оттого не менее мелодичная песня. Ветер и эхо несли ее вдаль. И тут мелодия оборвалась, захлебнулась в исступленном ржании — горцы резали глотки своим лошадям.

— Вот нечисть, — сплюнул Старосадов, — помолиться не успели и туда же — в кровищу.
— Они не молятся, — отозвался прапорщик, — поют… Умрем! Умрем! Только славно умрем!
— Велика слава кобыл колоть…

Прапорщик не ответил… В памяти всплыла картина страшной развязки того дня, 14 декабря 1825 года. Картечь, взрывая невский лед, сметала людей, но сквозь грохот, вой и стенания громом звучали слова корнета Одоевского: «Умрем! Ах, как славно мы умрем!» Прапорщик Бестужев и сейчас словно наяву видел бескровное лицо товарища с горящим неземной решимостью взором.

…Гряду камней заволокла пороховая пелена ружейного залпа. Раненых черкесов добивали штыками, казаки орудовали саблями. Все было кончено в несколько минут, как тогда… на Сенатской.

Вечером того же дня почти завершенная повесть Бестужева «Аммалатбек» пополнилась пронзительной сценой предсмертной песни горцев, а в дневнике прапорщика появилась запись: «…Крови, которая кипит в моих жилах, слишком много, чтобы ее оледенила старость», — принятый еще в юности девиз лег на бумагу…

Вызов

Вечером 14 декабря 1825 года, когда победившая сторона только приступила к сыску и дознанию, новый император не сомневался: бунтом верховодил Александр Бестужев. 28-летний штабс-капитан был более чем заметной фигурой на протяжении всего дня. Утром вместе с братом Михаилом он вывел Московский полк к зданию Сената; чуть позже его видели у памятника Петру Великому — он демонстративно точил о гранит саблю; уже в сумерках пытался сколотить отряд из матросов мятежного Гвардейского экипажа, чтобы преградить путь кавалерии, если та пустится вслед восставшим по Галерной…

Викентий Вересаев так писал об участии Бестужева в событиях на Сенатской площади: «Он понял, что дело проиграно, и мрачно слушал растерянные разговоры товарищей. Ударила картечь. Бестужев искал смерти, картечная пуля пробила ему шляпу».

Искал он смерти и ближе к ночи, когда, облачившись в парадный мундир, явился в Зимний. Подробности беседы Бестужева с государем неизвестны. Зато из официальных донесений следствия явствует, что штабс-капитан «первым сделал важное открытие о тайном обществе».

Современники корили Бестужева за подобное признание, но в поступке этом видится скорее пренебрежение опасностью, нежели желание спасти свою шкуру. Даже заключенный в Петропавловскую крепость, Бестужев не унимался: написал письмо Николаю I — об «историческом ходе свободомыслия в России и вообще многих понятий, составляющих нравственную и политическую часть предприятия 14 декабря». Предприятие… Каково, а?! Бестужев и не думал сдаваться на милость победителя — взял да и выплеснул на венценосную голову помои российского бытия: «Дворянство разоряется в праздности и сутяжничестве. В государственной службе неслыханно развиты протекция и капральство, в судах царит лихоимство». Какое уж тут раскаяние!.. Судьба приняла его вызов: разжало-ванного офицера приговорили к смертной казни, заменив ее 20-летней каторгой и поселением.

БЕЗ УКАЗАНИЯ ИМЕНИ

В 1829 году Бестужев по его прошению был переведен рядовым на Кавказ, где шла война с горцами, правда с особым указанием императора не повышать его в чине, независимо от боевых заслуг. Надо ли говорить, что и здесь Александр пулям не кланялся, за что, несмотря на высочайшее повеление, получил унтер-офицерский чин, а затем был произведен в прапорщики. Тогда же ему разрешили выступать в печати, но «без указания имени сочинителя». В 1830 году в журналах начали появляться повести, подписанные «Марлинский». В юности Александру довелось жить в местечке Марли — отсюда и псевдоним. В литературу вошел писатель, сразу ставший популярным. «Московский телеграф» называл Марлинского «первым прозаиком нашим», «Телескоп» находил, что в его произведениях «сверкает луч высшего всеобъемлющего прозрения». Повести и рассказы Марлинского населяли бесстрашные герои — под стать самому автору, не чурающиеся бросить перчатку судьбе в лицо.

ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ

Тем временем отношение властей к Бестужеву оставалось без изменений: обыски, перлюстрация переписки, постоянные переводы из гарнизона в гарнизон. В феврале 1837 года по дороге на свое последнее место службы в Кутаис Бестужев заказал молебен по Пушкину и Грибоедову на могиле последнего в Тифлисе. В послании брату Павлу он писал о том, что недавняя смерть Пушкина показалась ему предзнаменованием его собственной гибели: «Я плакал тогда… о друге и о товарище по оружию, плакал о себе самом; и когда священник запел: «За убиенных боляр Александра и Александра», рыдания сдавили мне грудь — эта фраза показалась мне не только воспоминанием, но и предзнаменованием… Я молю только об одном, чтобы не погибнуть простертым на ложе страданий или в поединке, а в остальном да свершится воля Провидения!»

Не ради красного словца написаны эти строки. Отчаянный романтик Марлинский из общей массы своих собратьев по перу выделялся тем, что от замыслов своих и в жизни никогда не отступал. Как пишет Вересаев, «…была одна существенная разница между Бестужевым и другими тогдашними певцами пламенных страстей, поднимающих дух опасностей и нечеловеческих мук: те… в жизни были смиреннейшими обывателями и только за письменным столом накидывали на себя романтические плащи; Бестужев и в жизни был таким, как его герои».

События мистически повиновались перу писателя или перо старательно следовало за их чередой?.. Бестужев прожил блестящую жизнь и в конечном счете сам поставил в ней кровавую точку. Чего же вы хотели от человека, который признавался, что чернильницей ему служило собственное сердце? Так и умер: сам написал себе конец, славный конец.

ПРИВЕТ РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА

7 июня 1837 года при высадке на мыс Адлер Бестужев вызвался идти в передовой десантной цепи. Перед боем прапорщик написал завещание, словно зная наверняка, что судьба не промахнется: «Прошу благословения у матери, целую родных, всем добрым людям привет русского человека». Марлинский знал, как надо славно умирать, и только что поведал об этом в очерке «Он был убит»: «Впереди всех бросился он на засаду — и назади всех остался; остался в тесном кружке храбрых, легших трупом с ним рядом… И еще около нас свистали вражеские пули, еще «ура» и гром стрельбы раздирали воздух, но уж того, кем было начато это «ура», кто вызвал эти выстрелы, не стало. Быстрее выстрела умчался он, исчез кратче звука».

Отряд Бестужева попал в засаду. Тело прапорщика не было найдено ни после боя, ни назавтра, когда разменивались убитыми с черкесами. На Кавказе возникли легенды о том, что Бестужев остался жив… Эх, господа, видно, не поняли вы его до конца… Уж если обещал Бестужев умереть славно — так свое слово обязательно сдержит.

Нет у Марлинского могилы, и бродит его беспокойная душа, тщетно пытаясь разбередить наши расчетливые сердца, из которых уж не сработать ни одной чернильницы.