Мужчины-гейши и женщины-самураи – гендерное равенство средневековой Японии

Знаете ли вы, что знаменитый японский театр Кабуки, в котором традиционно все роли исполняют исключительно мужчины, основала женщина? На первый взгляд — просто любопытная мелочь, но она затрагивает обширный пласт причудливых взаимоотношений полов, некогда сложившихся в Стране восьми островов под гнётом исторических перипетий. Каким же оно было, тендерное равенство по версии средневековой Японии?

Трудности перевода

Чувственные и загадочные прелестницы-гейши, их замысловатыми причёсками, алыми губами, искусными пальчиками и кротким нравом, по сей день остаются визитной карточкой Страны восходящего солнца. Нами, русоволосыми иноземцами-гайдзинами, слово «гейша» воспринимается не иначе как в женском роде. Возможно, всему виной бесконечно растиражированный образ изысканной красавицы или слог «ша», придающий звучанию какой-то трогательный старославянский смысл.

Однако если сдуть с затейливой иероглифической конструкции пыль стереотипов, окажется, что слово «гейша», или точнее «гэйся», в буквальном переводе означает «человек, имеющий отношение к искусству». То есть, больше подходит мужскому (!) роду. Казалось бы, что в этом такого особенного? Может, это такой способ склонения профессии по родам. Вроде «директор приказала, доктор подтвердила». В таком случае вопрос о половой привязке гейши становится сродни доходящим до абсурда спорам о дискриминации в маскулинативах (названиях лиц мужского пола) и феминативах (словах женского рода, образованных от однокоренных существительных мужского рода), от которых сейчас добрая половина информационного пространства гудит, как растревоженный с пчёлами-радикалками. Да простит нас читатель за этот закравшийся феминатив.

Или, может, в японском языке просто нет родов, как в том же английском, финском или турецком? И снова мимо. В этом плане язык Бакина и Басе весьма сложен, хоть в нём и нет понятия грамматического рода как такового. Одно только простое местоимение «я» имеет более десятка вариаций, употребляющихся в зависимости от ситуации и пола говорящего.

Секрет бесполости этой сугубо женской, как принято считать, профессии в её происхождении. Дело в том, что первыми гейшам были… мужчины. Как говорится, живите теперь с этим.

Истоки возникновения

Во второй половине XVI века близ крупных японских городов — таких, как Эдо (будущий Токио), Осака, Нагасаки, Киото, — начали стихийно возникать разномастные «дворы развлечений» и целые «весёлые кварталы». Какого рода досугом там торговали — догадаться нетрудно. Проституция, — никоим образом не порицаемая общественностью, и в чём-то даже романтизируемая, — процветала буйным цветом. Не будем вдаваться в подробности, каким «букетом» могла наградить «пыльца» этих «цветов». Но правительство в лице почтенного объединителя Японии Тоётоми Хидэёси быстро оценило выгоду, которую может принести её притягательный аромат — кварталы увеселений были легализованы. В них на радость посетителям трудились сонмы куртизанок, прислуги, музыкантов, мастеров чайной церемонии, балагуров и конечно, гейш.

До 1761 года, когда на сцену вышла прославленная Касэн — куртизанка, выкупившая свою свободу и ставшая гейшей, — роль искусниц исполняли актёры театра кабуки. Разумеется, мужчины, так как в те годы уже действовал запрет на выступление женщин на сцене. Они переодевались в утончённых дам, наносили на лица традиционный макияж, предлагали гостям угощения и поддерживали неторопливую отвлечённую беседу. Мужчины-гейши, как и их знаменитые преемницы, исполняли изящные танцы и услаждали слух посетителей мастерской игрой на лютнях-сямисэнах и цитрах-кото. Но, возникни в том нужда, запросто могли пуститься с вопиющим бесстыдством развлекать гостей непристойными шутками и похабными песенками. Чего женщины, разумеется, себе позволить не могли. А вот мужчинам сам дух неистовой традиции кабуки велел вести себя подобным образом. Оттого интерес публики к «мужчинам-искусницам» долгие годы не утихал.

Куртизаны?

Но у оннагата, актёра в женском амплуа, трудящегося в стенах «кварталов красных фонарей», была и другая сторона. Весьма пикантная.

Профессия гейши в целом довольно целомудренна. Конечно, в первые годы освоения женщинами стези живого произведения искусства отдельные прелестницы позволяли себе приторговывать телом, но в 1779 году был составлен кодекс гейш, настрого запрещавший им ублажать клиентов иначе как духовно. Вот только на мужчин этот запрет не распространялся.

Но отвлечёмся на минутку. Чтобы правильно оценить то, что будет сказано ниже, следует понимать социальные реалии феодальной Японии. Столетиями в Стране корня солнца главным правящим классом были самураи. Высокие чувства и равенство полов, воспетые романтичной литературой периода Хэйан (VIII—XII века) постепенно отшелушились с тела нации в молотилке войн и смут, оставив один лишь несгибаемый стержень (Фрейд точно определил бы, о чём речь). В годы проявления сёгуната Токугава (1603—1868) Япония фактически была тоталитарным патриархальным государством, а многотысячная самурайская армия, в мирное время сформировавшая мощный чиновничий аппарат, лишь усугубляла укоренение милитаристской аскезы в умах. Строгое воспитание, замешенное на сугубо мужском приоритете, пестовало из женщины вещь, с рождения принадлежащую сначала отцу, затем мужу, а после — старшему сыну. Красивую, многофункциональную, но всё-таки вещь. Сырьевой придаток для деторождения.

Разумеется, чувственности в таких отношениях места не оставалось. Согласно трактату «Хагакурэ» о должном понимании бусидо, «истинная любовь» могла быть лишь между воином и его сюзереном. Не удивительно, что на этой скудной почве вскоре проклюнулся голубоватый росток сюдо — традиционной однополой самурайской любви. Она не считалась чем-то постыдным. Более того: подобного рода отношения пользовались уважением и почтением, так как они, в отличие от «размягчающей» женской любви, помогали юношам постичь честность, долг и чувство прекрасного.

Постепенно выдавленная влиянием правящего класса за пределы тесного воинственного мирка практика сюдо проникла в массы и распространилась среди обеспеченных горожан и людей искусства. В том числе прижилась и в среде странствующих актёров кабуки. Начинающие актёры, которые только проходили обучение, часто искали заработок в «развратных кварталах», и не только по основной специальности. Переодетые в девушек юноши-кагэма охотно подрабатывали проституцией, причём пользовались большим спросом и стоили дороже, чем их коллеги-гетеры.

К тому же у мужчин-куртизан(ок) было ещё одно весомое преимущество. Природная «базовая комплектация» мужского тела позволяла им удовлетворять нужды клиентов обоих полов. Иногда ситуация и вовсе доходила до абсурда. Знаменитый квартал увеселений Ёсивара в Эдо был расположен в кощунственной близости от старейшего в Японии буддийского храма Сэнсодзи. Но такое соседство не просто не возмущало благонравных монахов: укрыв лица плетёными шляпами сандокаса, они регулярно наведывались к разбитным соседям, чтобы плодотворно провести время именно с кагэма. Такое вот тендерное равенство во всей красе.

Возьми себя в руки, дочь самурая

Как уже говорилось, общепринятая мораль времён господства самураев, мало чем отличавшаяся от нашего исконного «Домостроя», низводила женщину до ранга существа второго сорта. Единственное оружие, приличествующее японке эпохи феодализма — подаренный в день свадьбы нож, коим обесчестившая супруга жена обязана была лишить себя жизни. Несмотря на такие драконовские порядки, японское общество отличалось неслыханным либерализмом, идущим наперекор всем социальным устоям. Но это только на первый взгляд.

От женщин, по праву рождения принадлежавших к сословию самураев, не ожидали ни участия в битвах, ни эпических подвигов. Но защищать собственное доброе имя и оберегать честь семьи они были обязаны. Оттого многие женщины воинских родов с юных лет постигали мастерство ближнего боя и владения оружием. Подобная практика в самурайских семьях существовала отнюдь не всегда. Традиция военной подготовки знатных женщин зародилась примерно в начале XII века — после вступления Японии в период беспрестанно сменявших друг друга войн и смут, когда в стране остро не хватало воинов-мужчин. Конечно, катана — исключительно самурайское оружие — женщинам не полагалась. Их учили пользоваться копьём яри или нагинатой (двуручным оружием, представляющим собой длинный клинок на 2-метровом древке), а также ножевому бою на кинжале кайкэн. Кайкэн был необходим не только для защиты, но и для совершения дзигай (женского варианта сэппуку). Да, как и мужчин, женщин-самураев с младенчества учили бесконечной преданности сюзерену. Постигни семью бесчестие, женщина обязана была совершить ритуальное самоубийство, с той лишь разницей, что при дзигай вспарывался не живот, а горло.

Несмотря на то что воинственные дамы происходили из самурайских родов, называть женщин самураями или буси в корне неправильно, так как этимологически эти слова относятся только к мужчинам. Женщин, овладевших боевыми искусствами наравне с профессиональными воинами, называли онна-бугэйся. Внимательный читатель наверняка увидел здесь отблеск слова «гейша» — и оказался прав. Бугэйся, как и гейши, также имели непосредственное отношение к искусствам. Изящным, смертоносным боевым искусствам.

В отличие от самураев, до конца жизни нёсших воинскую повинность, онна-бугэйся могли выбирать, уйти на воину или остаться оберегать домашний очаг. Но как только женщина вставала в строй, она обязана была сражаться наравне с мужчинами без поблажек и пощады.

Помимо прямолинейного самурайского дела, особым образом натренированных барышень охотно задействовали на поприще теневой обороны.

Коварные лисицы и смертоносные змеи

Эпоха сражающихся провинций» Сэнгоку (вторая половина XV — начало XVII века) оставила глубокий след в истории Японии. Почти за полтора столетия кровопролитных междоусобиц культурная жизнь страны претерпела немало болезненных изменений, неизбежных в реалиях военного времени.

По сей день жива легенда о несокрушимости великого полководца исхода Сэнгоку — Такэды Сингэна. Но восславился он не только благодаря могучей армии. В широких рукавах военачальника было припрятано тайное оружие, не знавшее закрытых дверей и способное проникать за самые непреступные крепостные стены — женщины-ниндзя. Хотя их правильнее будет называть женщинами-синоби.

Женщин, ставших на путь воинов тени, называли куноити. Имя «смертоносные цветы», как поэтически переводится это слово, возникло в результате прочтения отдельных элементов, из которых состоит иероглиф «женщина». Считается, что первой леди-синоби была Мотидзуки Тиёмэ. Семья Мотидзуки издревле совершенствовала мастерство шпионажа. После гибели мужа на войне Тиёмэ не погрязла в скорби о душе супруга, а сама решила принять стезю ниндзя и пойти на службу к князю Такэда.

Военачальник быстро сообразил, какая удача постучалась в его дверь в лице вдовы синоби, и повелел Тиёмэ организовать тайную школу подготовки девушек-ниндзя.

Родовые связи с воинственными горными отшельниками ямабуси и храмовыми служительницами мико помогли первой куноити не просто выполнить приказ господина, но и в кратчайшие сроки развернуть обширную шпионскую сеть в стратегически важной провинции Синано. Воспитанницы школы куноити (в основном несчастные сиротки или проданные в рабство дочери бедняков, пригретые добрым сердцем Тиёмэ-сама) не учились владению оружием или рукопашному бою. Их орудием были яды, хитрость и соблазн. А ещё отравленные веера, метательные иглы, острые, как стилеты, заколки и прочие летальные «сюрпризы». Куноити под видом придворных дам, гейш, куртизанок, артисток или служительниц синто имели доступ к высшим чинам и без труда выведывали любые тайны, распространяли слухи, а после — растворялись в ночи, унося с собою жизни.

В образе куноити воплотились самые страшные сказки о лисицах-оборотнях и демонических змеях, овладевающих умами мужчин и решающих судьбы мановением изящного пальчика. Может показаться, что, несмотря на многочисленные социальные барьеры, женщины в феодальной Японии занимали более привилегированное положение, чем иные мужчины. Дескать, пока одни торговали собой, другие в обход традиции становились прославленными воинами. Но это не так.

Всё описанное — лишь примеры допущений, на которые готова была пойти общественная мораль. Допущений, о которых феодальная Европа и мечтать не могла.